Балконные жертвы 

Первой пострадала покойная Лиска. В молодости была боевой экстремалкой. Бегала по узкому парапету балкона. Поскользнулась и упала на асфальт. Ободрала лапу до мяса и кости. Через месяц поправилась и совершенно забыла о причине травмы. Во избежание рецидива вовсе запретили кошкам ходить на большой балкон. Она ухитрилась свалиться с малого балкона. К счастью, над первым этажом был навес, так что упала на него, а не на асфальт. Внешне ничего не повредила, но стала легко раздражительной.

Второй свалилась Пуська. Она крупнее Лиски, поэтому пострадала сильнее: сломала ногу. Подверглась операции, в результате которой оправилась, но, как и следовало ожидать, совершенно забыла о причинно-следственной связи. Принято решение оградить балкон сеткой. Кошки при всем желании не могли свалиться. Но черепаха недели две назад сумела полезть под сеткой и рухнула вниз на асфальт. Сломала кусок панциря, но сама осталась цела, спрятавшись внутрь панциря.

Таким образом, пока только одна маленькая черепаха ни разу не испытала радости полета с третьего этажа.

 Де Нора

Долина желания

Мы ехали по горному хребту под палящим южным солнцем, расплавлявшим нас и обжигавшим, как глину в печи. Мы были в пути уже три дня. Нашим проводником был Ферро. Я вёз наиболее ценные инструменты и ехал с ним стремя в стремя. Между двумя носильщиками следовал учёный англичанин верхом на муле смирнейшего нрава. Он весьма опасался за свою драгоценную жизнь. Кому бы пришлось изучать геологические особенности этого края в случае его смертельного падения в ущелье?

Мы были в дороге уже три дня. Это было своего рода опьянение. Мы перемещались как бы по канату, натянутому между возбуждением и истощением  — слишком уставшие, чтобы находить силы для продвижения вперёд и слишком стремящиеся вперёд, чтобы поддаться усталости.

Проводник стал ещё молчаливее. Помимо необходимых ответов на наши вопросы, из его уст не вылетало ни одного слова с тех самых пор, как мы наняли его перед выходом в горы как человека, прекрасно владевшего нашими языками, хотя он и был местным уроженцем.

— Сколько времени надо ещё ехать до Valle de la Voluntad (Долины желания)? — спросил учёный. — Пора бы уже быть на месте.

— Шесть часов, — ответил Ферро.

— А вы точно знаете дорогу? Вы уверены, что мы не заблудились?

— Так уверен! — он поднял правую руку и снова опустил её на седельную луку.

Я начал:

— Откуда вы черпаете точное знание этого хаоса? Нельзя же допустить, что вы здесь живёте, да и едва ли можно предположить, чтобы кто-нибудь выбрал местом жительства эту пустыню из удовольствия. Такой человек, как вы…

Он бегло взглянул на меня:

— Ни разу в жизни я не был здесь.

Мой мустанг остановился. Это я от удивления натянул поводья.

— Но… Как это понять? И вы изъявили желание быть нашим проводником? По истине, я нахожу это…

— Необъяснимым? — прервал он меня с лёгкой иронией. — В самом деле! Но положитесь на меня! Разве за прошедшие две недели кто-нибудь мог пожаловаться на меня, что я плохой проводник?

— Напротив. Я дивился отсутствию каких-либо ошибок. Вы никогда не теряли дороги. Вы даже не ошибаетесь в указаниях на время. Ни на четверть часа…

— Ну вот! Я и впредь никогда не ошибусь.

Он хотел прервать разговор, но я продолжил:

— Именно поэтому мне интересно знать, как вы с этим справляетесь. Без карты. По чему вы ориентируетесь? По солнцу? По звёздам?

— Нет. Я в этом не нуждаюсь. Мне нужно только пожелать. Вот и всё.

— Означает ли это, что вы следуете лишь указаниям вашей души на какую-то цель?

— Может быть, сеньор.

— И этих указаний достаточно, чтобы привести вас к цели?

— Может быть, сеньор.

— «Может быть» — что это значит? Кто поручится за то, что ваша воля указывает правильный путь?

— Вы не понимаете, сеньор. Это не моя воля указывает, это я ей приказываю!

— И она повинуется совсем вслепую?

—  Совсем вслепую, сеньор.

Он снова замолк.

Через некоторое время я возобновил разговор.

— Мне это кажется неслыханным и загадочным. Вероятно, в этом проявляется лишь замечательная способность к ориентированию. Есть люди со сказочной чувствительностью к законам пространства и времени. Вы хотите сказать, что ваша воля руководит вашими чувствами? А я думал, что это ваши чувства руководят вашей волей. Как бы во сне. Или инстинктивно, если хотите.

Теперь он повернулся ко мне лицом. Его широко открытые фарфоровые глаза смотрели, не мигая, несмотря на солнечный свет. Иссиня-черная радужка почти сливалась со зрачком. Я видел, что сетка его ресниц вокруг миндалевидных глаз как бы увеличилась в размерах. Изогнутые большими дугами брови нависали над глазами. Не то чтобы он хотел меня этим взглядом просверлить, ошеломить, зачаровать… Скорее в этом взгляде таилась печаль, бесконечная и неподвижная тяжесть мира, но мира безжалостного, лишённого тепла. Вероятно, так же сияют светила на полюсе. Или космос, начинающийся на краю атмосферы…

Непроизвольно я подумал: этот глаз может сделать всё, что захочет. Внезапно я почувствовал, что знаю, чтó он сейчас скажет. Он скажет: «Ну ты, учёная голова, неужели ты действительно думаешь, что к вашим неустойчивым и отсталым формулам можно привязать неведомые силы, стоящие за взаимосвязью вещей?» А я на это отвечу: «Вы правы. Этот вопрос не решить с помощью старых средств исследования и познания. К нему следует подойти чутьём…»

Он сказал:

— Сеньор, неужели вы действительно думаете, что к таким формулам можно привязать неведомые силы, стоящие за взаимосвязью вещей?

Я ответил:

— Вы правы, Ферро. Этот вопрос не решить старыми средствами познания. К нему следует подойти чутьём…

Тут он впервые улыбнулся и отвёл взор в сторону горных вершин. После этого с моего лба словно соскочил державший его дотоле обруч, а мой конь, казалось, почуял, что поводья ослабли, мотнул рывком головой и заржал. В этот миг мы свернули на самый край гребня, который был в этом месте не шире сиденья скамейки, так что нам пришлось ехать гуськом друг за другом. Теперь нам следовало тщательно следить за дорогой и не разговаривать. Справа и слева гора круто обрывалась вниз зигзагообразными уступами. Воздух стал ещё более разрежённым, все близкие и далёкие предметы резко выделялись на синем фоне неба. Был виден каждый камень и каждое дерево, а тени от наших пяти фигур казались вырезанными из синего картона. Тут нам всем стало ясно, что гребень горы, по которому мы ехали, выходит прямо на скалу, поперёк которой поднималась отвесная стена, и пути далее не было. Мне показалось, будто мы едем по подъёмному мосту к закрытым воротам замка. Ехавший сзади англичанин прокричал: «Эй, мистер! Здесь дальше дороги нет! Куда вы нас ведёте? Путь загорожен! Мы не сможем даже развернуться, когда подъедем вплотную к преграде. Эй, сеньор!»

Ферро, который был во главе нашей колонны, лишь помахал рукой.

— Стой! — заволновался старик. — Ни с места! Может быть, ещё можно повернуть. Во всяком случае, я хочу назад. Мы заблудились.…

Лошадь Ферро спокойно продолжала следовать по пути вверх по горе. Я следовал за ним без тени страха. Но учёный возмущённо закричал: «Стой! Три тысячи чертей! Я требую остановиться».

Тут мустанг нашего проводника встал. Все остановились. Ферро повернулся в седле и обнаружил, что англичанин как раз собирался слезть со спины мула.

— Так вы ничего не добьётесь, кроме того, что свалитесь в ущелье. Солнце сияет ослепительно. Лучше оставайтесь в седле и доверьтесь вашему мулу, — если не желаете довериться мне!

Старый джентльмен не спешил вновь найти уже упущенное им стремя, а закричал ещё более гневно:

— Это безобразие! Что? Какое упрямство! Ведь ясно же, что здесь дорога кончается…

Ферро бросил на него холодный взгляд:

— Кончается? Нет, сеньор! Только если вы этого хотите!

— Что значит «если я этого хочу»? Я хочу достигнуть цели, это вполне естественно!

— Какой цели?

— Долины Желания.

— Хорошо, сеньор: Долину Желания нужно пожелать. Только вот эта стена отделяет нас от неё. Не желаете ли вы от неё отказаться?

— Глупости! «Отказаться»! Только ведь здесь конец дороги!

— Нет! Здесь её начало!

Ферро замолчал. Его слова прозвучали как бы вопросительно, — но в них был всё же и приказ. Разгневанный учёный также замолк. Наша кавалькада вновь пришла в движение. Казалось, никто более не испытывал желания противоречить. Через полчаса мы оказались перед преградой. Никогда прежде я не встречал такого зеркально-гладкого камня, да ещё и такого размера. Должно быть, это сам дьявол бросил свой столик для карточной игры, преградивший своей мраморной поверхностью наш путь. Нигде нельзя было обнаружить даже малейшей возможности для того, чтобы горная тропинка за что-нибудь зацепилась и повела бы нас далее. Лишь справа выступал из скалы крутой карниз шириной не более парапета. Он был расположен фута на два ниже нашей тропы и на расстоянии конского прыжка от неё, — а в промежутке была бездна.

Не колеблясь ни секунды, Ферро направил туда свою лошадь и дал ей шпоры, — как серна пролетела она над бездной и встала. Карниз доходил до края стенки, заворачивал за край, за которым пропадал вместе с всадником, ехавшим по нему…

На мгновение я остановился, но тут мною овладел стыд, я отпустил поводья, дал коню шпоры, он прыгнул… Перескочил.

Когда я объехал вокруг края стенки, передо мной открылся вид, чудесней которого едва ли когда-либо представлялся взору смертного. Широкая дорога серпантином спускалась в долину, пламеневшую великолепными цветами. Скалы, напоминающие сахарные головы, отбрасывали пёстрые тени — от синих до пурпурных, которые перемешивались, переплетались, образуя кресты, треугольники и полоски, гигантскими арабесками разрисовывая темноту далёких ущелий. Упираясь в горы, широко разливалось море причудливых очертаний и волшебного света, напоминая льды на полюсе.

Как бы забыв, что он не один, Ферро остановился на первом повороте нашего серпантина и окинул взором этот волшебный пейзаж. И вновь мне в глаза бросилась бесконечная меланхолия, переполнявшая его и заставлявшая застыть на месте. Я приблизился к нему. — Смело! Но как дела у старого джентльмена? Вдруг с ним что-нибудь случилось? Нам бы надо повернуть назад, чтобы ему помочь.

Лицо всадника не дрогнуло.

— Он приедет, — ответил он коротко. — Я научил его желать. Впрочем, прыжок зависит от его мула.

Тут появился тот, о ком шла речь. Его фигура показалась на фоне неба в промежутке между двумя скалами. С покрасневшим лицом, гордясь и радуясь, что он преодолел страх, англичанин необычно живо подскакал к проводнику, так что я едва успел увернуться.

— Сеньор! — уже издали закричал он. — Я был к вам несправедлив! Вы хорошо знаете свою работу — чёрт побери! Но это была дорога, по которой можно было отправиться ко всем чертям! Сколько раз вы уже здесь проезжали?

— Сегодня впервые, — ответил Ферро, вновь пускаясь в путь. Недоверчивое изумление англичанина. Совсем такое же, какое было у меня. Однако напрасно пытался я, следуя за проводником, объяснить учёному, что знание этого человека заключалось в его воле.

— Самонадеянность! — ворчал разочарованно англичанин. — А что случилось бы, если бы не обнаружился этот карниз в горе? Тогда бы он потерпел фиаско как проводник. А если бы один из нас лишился жизни при этом безумном прыжке?

Он всё ещё злился и ворчал, когда Ферро подъехал к нам и сообщил, что мы достигли Долины Желания.

Из-за горных кряжей вынырнуло великолепное полукруглое плоскогорье, упирающееся с востока в горы, а вдали протянувшееся до бесконечной синевы, относительно которой нельзя было догадаться, представляет ли она море или небо. В действительности эта высокогорная долина была не долиной, а вершиной. Верхушкой потухшего вулкана, кратер которого как манеж окружал гигантскую арену, представлявшую собой заполненную лавой горловину горы. Как амфитеатр, возвышались с одной стороны арены те гребни, которые мы только что преодолели.

Ферро был озабочен поиском места, наиболее подходящего для нашего лагеря. Найденное им место можно было назвать королевской ложей в этом театре. Между высокими каменными квадратами, защищенная ими от холода и ветра, находилась широкая ниша, дно которой было даже выстлано травой, как ковром. Цветущие агавы, наподобие декоративных растений, пробивались между валунов, расточая аромат вокруг себя.

Мы расположились лагерем, пустили лошадей пастись. Геолог был в прекраснейшем настроении. Здесь его ожидали разработки, на которые он не мог и надеяться в самых смелых мечтах. Море, земля и небо облагодетельствовали сокровищами этот уголок мира. Глубоководные окаменелости и метеориты, вулканические образования и нетронутые скалы сформировали тот грунт, по которому он ступал.

Арена представляла собой широкую, почти ровную плоскость из шлаков, затвердевшего пепла и пористых камней, слегка воронкообразно понижающуюся в центре круга. А там подземные газы выдавили на поверхность маленький тёмный шарик, состоявший, видимо, из последних продуктов затихшего кратера. Как некий знак, он отмечал середину этого ипподрома.

Я опустилcя на землю рядом с Ферро, который, приведя всё в порядок, поставив палатку, определив место для лошадей, на минутку присел отдохнуть. Уже нельзя было внимательно рассмотреть его лицо, ибо внезапно наступила ночь. (Без того прощания с дневным светом, которое нам так мило в вечерней заре.) На короткое время, пока не начали сверкать звёзды, люди и предметы расплылись в ночной мгле. Но (хотя я не мог ещё этого видеть) мне казалось, что то ледяное спокойствие его существа, которое было заметно в прошлые дни, более уже не исходило от него с прежней силой.

Поскольку он не спал, я спросил его, не предугадал ли он это место и всю эту ситуацию заранее и лишь затем изъявил желание и получил то, что хотел.

Замечательно, что он не ответил мне на этот раз с прежней своей неприступной краткостью, а произнёс:

— Вы принимаете мои слова за своего рода хвастовство, за стремление интересничать? Щегольство силой, которой я почти не обладаю, или фантастическое преувеличение этой силы? Здесь нет места тщеславию или сумасбродству. Ничего не происходит такого, что лежало бы за пределами природы — за пределами моей природы или природы любого человека. Просто я стал достаточно сильным, чтобы укротить зверя, перед которым большинство людей падают ниц — волю! Я превратил себя в господина над господином, а значит — в господина над жизнью. Или, короче говоря, — всё, что я пожелаю — происходит!

— Любое желание, направленное сознательно на достижение успеха, обладает силой, — возразил я. — Но то, что вы заявляете о себе, похоже на — всемогущество!

— А вам трудно в это поверить?

— Не трудно, — скорее у меня это не укладывается в голове! Я думаю не о том, чтобы признать такое всемогущество, а о том, что его не существует!

— Почему же нет, сеньор?

— Потому что, например, — ответил я, улыбаясь, — здесь, в качестве проводника этой маленькой экспедиции, никто не заработал себе на хлеб своим всемогуществом, — с помощью своей воли!

Я почувствовал, как он вздрогнул.

— А вам не кажется, что эта экспедиция происходит также по моей воле?

Теперь настала моя очередь вспылить.

— Как? — закричал я. — Наша… да известно ли вам, когда было принято решение об этой экспедиции? Пять лет тому назад, любезнейший! Всё это время мы вынашивали этот план! Всё это время мы желали этого! А вы? С каких пор?

Он ответил:

— Пять лет назад умер человек, из-за которого я нахожусь сегодня здесь.

— Из-за покойника? Ваше поведение выглядит всё более загадочным. Выходит, дело было так: в тот момент ваш мозг передал, как по радио, вашу волю в наши мозги, — и мы, как приемники, слепо повиновались?

Кивок головы.

Я воскликнул:

— Зачем же мы понадобились? У вас было пять лет времени, чтобы добраться сюда! Со всем вашим всемогуществом!

Тут из темноты донеслись печальные слова:

— Я просидел пять лет в тюрьме, сеньор, за убийство... И освободился только в день вашего приезда в эту страну.

Я непроизвольно немного отстранился — от него стало исходить нечто жуткое. Он почуял это и наклонился ко мне: «Не беспокойтесь, я не изверг. Не всякая смерть связана с преступлением».

Ночь к этому времени совсем посветлела. Крупные звёзды перемещались над миром как сигнальные ракеты. Снова можно было разглядеть его лицо.

Его взгляд уже не был пристально устремлён вдаль, как тогда, на перевале. Казалось, он стал мягче, настроение его было меланхоличным, и он был склонен к большей общительности. Поэтому я наклонился ближе:

— Этому можно поверить, сеньор, — или не поверить. Во всяком случае, после этого признания, не должны ли вы объясниться?

Он начал, не дожидаясь дальнейших уговоров:

«Сила воли даётся от рождения. Цезарь был вождём уже в детских играх, когда был ещё мальчишкой. Когда я в двенадцать лет услышал историю про Сцеволу, я доказал приятелям, что для человека волевого нет ничего невозможного. Шрамы на моей левой руке свидетельствуют об этом. Потом я учился. Когда я попадал в тяжёлое положение, то прокладывал себе дорогу своими кулаками. Много путешествовал. Был в Индии и Китае. И только там я осознал, какая сила таится в глубине моей души. В Европе душой играют, а на Востоке её дисциплинируют и воспитывают. Хватит об этом. Однажды в столице этой страны случилось следующее. У меня была возлюбленная, немка. Блондинка, бледная, нежная, совсем молоденькая. Звали её Дойя. Я познакомился  с ней в Лондоне. Покорил её, соблазнил, покинул. Просто так. Понятия не имею, как её удалось меня разыскать. Она была умна, довольно образованна. Однажды она возникла передо мной, повисла на моей шее и осталась со мною. Моя воля овладела ею, как ветер травинкой. Она делала то, что я приказывал. Часто я испытывал эту свою силу. Приказывал ей делать самые немыслимые вещи. Велел ей прыгать в реку, а выбираться в определённых местах. Она выплывала, выкарабкивалась на берег в таких местах, где всякий другой мог погибнуть. Я ставлю всё более опасные эксперименты. Я властвую над её природой, внутренними органами, нервами… Я могу изменять её пульс, останавливать её сердце, снова заставлять его биться. Меня забавляют игры с моей силой. Мне нравится хвастаться этой игрой. Я её люблю, но люблю также играть этой любовью…

Итак, в то время в одном городишке там, в долине, как-то зашёл разговор о любви, жизни и смерти, — и я упоминаю хвастливо о своём могуществе. У слушателей возникают сомнения. Я объясняю: Дойя умрёт на тот срок, на какой я пожелаю, и вновь оживёт, как только я того пожелаю. Слушатели смеются. Я приказываю девушке: «Обнажи грудь и ложись!» Все окружают её. Видно, как бьётся её сердце. Я вхожу в круг и приказываю: «Сердце, остановись!» На глазах у всех живой маятник замедляет свой ход, как бы утомившись, — и перестаёт биться. Бледная Дойя лежит неподвижно. Прощупывают пульс — нет пульса! Больше нет! Прослушивают сердце — оно совершенно не бьётся! Поднимают ей веки — они опускаются. Глаза мутны, зрачки неподвижны. Она мертва… Я улыбаюсь: «Мертва? Не правда ли? Я этого и хотел. Она так пролежит четверть часа. Потом я прикажу: Живи! — И она оживёт. Сердце снова забьётся, глаза просветлеют, щёки порозовеют…»

Я зажигаю сигарету и спокойно смотрю на часы. В таких вещах нужно быть железным, даже в мелочах… До одной секунды… Все застыли в испуганном ожидании. В одно и то же время они и боятся колдуна, и готовы его высмеять. Внезапно в круг входит какая-то девка. «Эй, ты! Сделай это и со мной! Я хотела бы узнать, что значит быть мёртвой!» Она начинает раздеваться. Я говорю ей сквозь зубы: «Пошла прочь!» Она смеётся: «Убей и меня!» Я выхватываю кинжал: — Идиотка! Убирайся, а не то…»

Прервав свой рассказ, Ферро внезапно вскакивает и убегает. Может быть, он заметил, что глаза всех участников нашей экспедиции устремлены на него, что все его слушают?

Мы видели, как он убегает по арене кратера, резко выделяясь в прозрачном воздухе той ночи, только как бы в уменьшенном виде, как бывает видно только через отшлифованное вогнутое стекло.

— Странный парень! — проворчал англичанин. — Вся его история явное враньё. Эти южане склонны к фантазированию. Начало рассказа я не слышал. Опыт гипноза с девушкой?

— Что-то в этом роде, — отвечал я. — С молодой немкой, которую он называл Дойя.

— Дойя? — старый джентльмен внезапно оживился. — Откуда он её знает?

— Он познакомился с ней в Лондоне. Пять лет тому назад.

— В Лондоне? А он рассказывал, как она выглядит?

— Блондинка, бледная, нежная. Она была очень умной. Вроде бы, образованная.

Старик возбужденно воскликнул:

— Это Дойя! Вы её помните? Маленькая немецкая студентка, работавшая ассистентом в нашем колледже. Как раз ей мы обязаны первым сообщением о Долине Желания.

Тут как бы разом слетела пелена, стоявшая перед моими глазами.

— В то время? В нашем архиве? Так ту девушку звали Дойя? Я знал её только по фамилии. Но теперь — конечно же! Она прочла почти все документы об этой стране и —

— … перевела для нас из древних хроник, написанных местными жителями, чудесную историю этой долины! Тогда-то я  и приял решение попытаться её исследовать…

Теперь перед моим мысленным взором чётко стояла маленькая немка. Я даже вспомнил тот день, когда она описала для нас месторасположение нашей цели, этого геологического рая, куда ещё не ступала нога учёного…

— Как странно, — сказал я (больше обращаясь к самому себе), — может быть, в конце концов, он прав?

— Кто прав? В чём?

— Ферро, проводник. Недавно он осмелился сделать ещё одно дерзкое предположение: это, оказывается, он также первым пожелал, чтобы наша экспедиция состоялась. Я его, было, высмеял. А между тем теперь я начинаю…

Учёный прервал меня:

— Вы спятили? Вас загипнотизировали? Какое отношение имеет этот парень к моим планам? — Никакого! Жаль только, что девушка, подававшая такие большие надежды, пропала из нашего поля зрения! Она могла бы многого достигнуть. Где она живёт? Её нужно разыскать! И спасти от него!

— Я не знаю, что с ней случилось. Он удалился, прервав свой рассказ на середине. Поскольку у нас достаточно оснований всё разузнать, он должен закончить рассказ. Вот он идёт… Спросите у него сами.

Ферро же тем временем добежал до шара из лавы и там остановился. Потом закинул голову назад, так что казалось, будто он смотрит на звёзды в зените, находясь как бы в экстазе. Он что-то кричал, но мы не понимали слов. Потом он опустил поднятые руки и голову, медленно повернулся и возвратился к нам, идя по полю, как будто по снегу. Немного не доходя до нашего лагеря, он снова принял жёсткое и холодное выражение лица, а его походка вновь стала уверенной, как прежде. Казалось, он был охвачен лишь одной мыслью, лишь одним желанием, оставаясь невозмутимым ко всему, что другие могли бы пожелать или ожидать. Так подошёл он к камню, к которому был привязан его мустанг.

Старик крикнул ему: «Сеньор, я случайно услышал ваш рассказ и хотел бы знать, как закончилась описанная вами сцена. У меня особые основания для любопытства, вы оба знаете…

Ферро, прервав его, совсем просто, как нечто само собой разумеющееся, произнёс: «Я знаю. Вы знакомы с Дойей. И я знал также, что вы приедете. Я приготовился уже вас встретить. Разве не так? Я, возможно, появился бы вместе с ней…»

— А почему этого не случилось? — спросил я взволнованно. — Как ей потом жилось — ну, после того?

Он медленно ответил:

— Она так и не очнулась.

У меня вырвалось:

— Умерла?

— Убита мною! Эта женщина, эта девка, которая вмешалась тогда и на минуту отвлекла мою волю, — это она виновата! Напрасно пытался я вырвать сердце моей малышки из объятий смертельного приказа — напрасно!

— Дурак! Мерзавец! — разбушевался вдруг старый джентльмен. — Да вы бы лучше послали за хорошим врачом, вместо того чтобы продолжать свои фокусы! Возможно, врачу удалось бы пробудить бедняжку из её бессознательного состояния. Что вы наделали!?

— Я сам пошёл в полицию. Провёл пять лет в тюрьме.

Мы замолчали. Его горе было искренним, и свою вину он искупил, так что нам нечего было ему сказать. Наш гнев утих. Поэтому безо всяких упрёков мы наблюдали, как он подошёл к лошадям, отвязал свою, надел на неё уздечку, взял поводья…

Тут англичанин прервал молчание:

— О горе! Такая умная, добрая и утончённая женщина! Как жаль, что я никогда больше её не увижу!

— Увидите, — промолвил Ферро.

Мы оба вскричали:

— Так она не…

Ферро отвёл рукой наш вопрос:

— Я же сказал, что она умерла. Было слишком поздно, чтобы оживить мертвую. Но не слишком поздно было сказать находящейся между жизнью и смертью, что я раскаиваюсь! Потому что я её любил! И здесь я её встречу. Моя воля снова принудит её вернуться в ту оболочку, что она носила. Я в этом уверен. Ибо она должна! Я не могу  вернуться назад в мир, прежде чем она увидит меня и простит!

Уже сидя на лошади, он быстро с нами попрощался и так сильно вонзил пятки в бока лошади, что животное заржало и метнулось от нас в сторону, помчавшись по арене.

И действительно, теперь начиналось нечто вроде цирка. Всадник скакал бешеным галопом вдоль манежа, всё время глядя на середину, как будто его лошадь была привязана к невидимому  лассо, заставлявшему её скакать по кругу. Именно так, потому что невидимая рука всё туже и туже притягивала лассо к себе. Ибо всадник описывал всё более короткие круги вокруг этого тёмного знака и всё более возбужденным и в то же время всё более жёстким казалось его лицо, мелькавшее перед моими глазами. Это было лицо одержимого, которого навязчивая идея поставила за пределы действительности. В его движениях не было заметно никакой дрожи, его глаза снова блестели перламутром. Лишь шпоры рисовали на шкуре животного красные полосы да изредка свистел по воздуху кулак, подгоняя мустанга ещё сильнее. Ферро описывал круги вокруг этого замечательного знака, как обычно поступают при загоне лис. Но чем дальше он удалялся от нас, тем резче выделялась его фигура на фоне неба, ибо, как я уже упоминал, над ареной плыла несравненно ясная ночь со странным мягким мерцанием.

Так что мы могли увидеть всё происходящее. Мы заворожено смотрели, как на сеансе захватывающего фильма, на всё убыстряющиеся круги этой скачки, которая внезапно оборвалась, так как лошадь обессилела… Или была остановлена? Во всяком случае, её хозяин уже стоял, выпрямившись, за несколько шагов до цели. Вот он уже подошёл к черному алтарю. Одно мгновение он стоял, гордо вытянувшись, затем глубоко наклонился и подошёл вплотную к шару. И теперь мы все увидели на тёмном фоне глыбы обнажённую светлокожую стройную девушку. Казалось, от неё исходил неизъяснимый блеск, как будто её отделяла от окружающего мира прозрачная пелена из какой-то жидкости или эфира — можно было явно различить её тело, бёдра, руки, шею, — лишь лицо, склонённое к Ферро, мы не могли различить. Только светлые волосы колыхались как лён…

Ферро тесно прижался к сидящей фигуре и обнял обеими руками её ноги. Она наклонилась над ставшим перед ней на колени и гладила его по голове. Он поднял голову для поцелуя и улыбнулся, благодаря её за подаренное ему блаженство. Потом он махнул рукой в нашем направлении, она повернула к нам лицо —

Это была Дойя!

В это мгновение её образ исчез. Плита была пустой.

Ферро уехал, не оглядываясь, в широкую даль.

 

Приключения матушки Евгении

Часть 1

 

Матушка Евгения заканчивала уборку храма. Вытряхивая коврик, покрывавший солею, матушка услышала, как что-то выпало из него, покатилось по полу и, зазвенев, замерло на месте. Матушка наклонилась, стараясь отыскать подслеповатыми глазами этот предмет. Ничего не обнаружив, матушка встала на колени и принялась шарить руками по полу. Тщательные поиски увенчались успехом. Предмет оказался рублём. Матушка рассматривала некоторое время свою находку, стараясь припомнить, не уронила ли она этот рубль сама. Нет, решила она, никогда у меня не было таких денег. (Матушка кормилась в трапезной церкви, а одевалась в соседнем католическом храме.) Кто же мог уронить такую большую сумму? — терялась в догадках матушка Евгения. “Верно, это миллионщик Фёдор с пятого этажа”, — решила она, ибо никого другого из богачей не знала. Положив рубль в карман, матушка отправилась домой в Брюсов переулок. Подходя к дому, матушка заметила, что синий “Бьюик” Феди как-то странно наклонён. Приглядевшись, она увидела, что под правым задним колесом находится какой-то предмет “типа” спичечной коробки. “Понятно!” — подумала матушка, — “Это бомба!” Матушка тут же приняла решение — срочно позвонить богачу Фёдору и сообщить ему о рубле и бомбе. Торопясь попасть домой, матушка споткнулась о ступеньку и сильно ударилась коленом.

— Вот незадача! — выругалась матушка. (Это было самое сильное её ругательство.) Кое-как доковыляв до второго этажа, матушка стала звонить в звонок, но никто не открывал. Она вспомнила, что утром все остальные жильцы собирались на дачу. Порывшись в дырявом кармане, матушка обнаружила ключ, но не нашла найденного в храме рубля!

Вот незадача, прости Господи! — выругалась опять матушка. Читатель может подумать, что матушка Евгения была страшной ругательницей, но надо ведь сделать скидку на то, что не каждый день бывает столько неприятностей сразу — находка рубля, потеря рубля, бомба и травма ноги! Что же теперь делать? Я должна вернуть Феде рубль, во что бы то ни стало! Матушке ничего другого не пришло в голову, кроме того, что надо написать объявление о пропаже рубля и повесить его в подъезде — вдруг кто-нибудь найдёт и вернёт его ей — матушка верила в честность жильцов подъезда и в честность людей вообще.

“Нашедшего рубль в подъезде настоятельно просим вернуть в квартиру №6” — гласило объявление.

После этого матушка Евгения принялась названивать Феде, чтобы сообщить ему о бомбе. Дома Феди не оказалось, а его домочадцы как-то не очень серьёзно отнеслись к известию о подложенном взрывном устройстве. Но благодарили за заботу очень горячо. Лишь выполнив свой общественный долг, матушка Евгения занялась своим коленом. Завязывая пораненное колено розовым рукавом от шелкового платья, в котором ещё каких-нибудь пять лет тому она щеголяла в столице и в провинции, матушка Евгения услышала какой-то шум за окном, как будто что-то взорвалось на тротуаре. Не довершив процесс наложения повязки, она подскочила к окну и увидела, что на тротуаре валяется нечто разбитое вдребезги, напоминающее чемодан, из которого вывалились какие-то шмотки. Матушка немедленно бросилась вон из квартиры номер шесть на улицу. Там она увидела, что вслед за чемоданом вывалился человек кавказской национальности. Матушка Евгения подошла к нему и спросила, не требуется ли ему помощь. “Гамарджоба генацвале!” выругался человек кавказской национальности. Поняв, что это у него от боли, матушка выхватила из дырявого кармана мобильник и громко прокричала в него: “Караул!” Не прошло и часа, как из восемьдесят третьего отделения прибыли бравые ребята во главе с усатым капитаном — специалистом по брюнетам. Набросившись на бандита, бравые ребята отвезли его в Гранатный переулок, а матушке Евгении объявили благодарность за бдительность.

Выполнив свой христианский долг, матушка Евгения побежала проверить, что там происходит с подложенной под автомобиль миной. Из-под машины слышалось таинственное тиканье. “Быть беде!” — подумала матушка Евгения и снова бросилась в квартиру Феди. На этот раз он оказался дома и принял известие о мине всерьез. Поблагодарив матушку, он немедленно отправился по знакомым в доме с просьбой одолжить ему пару-тройку тысяч зеленых для того, чтобы спастись от минной опасности. Все более-менее богатенькие в доме откликнулись на Федин крик о помощи и наделили его таким количеством федеральных резервных нот, что ему ничего не оставалось делать, как смыться с этими купюрами куда подальше.

А что же матушка Евгения? Совершив такое огромное количество добрых дел, она бегом побежала в католический магазин “Паулина” за литературой и записями служб в храмах всего мира. Нагруженная покупками, матушка захромала домой. По дороге она раздала всю сдачу встречным мужикам, просившим денег на ремонт храмов, монастырей, приютов, кладбищ, часовен, святых источников и церковных хоров. Подходя в дому и доставая из дырявого кармана ключи от дома, матушка обнаружила, что она по ошибке прихватила кассу “Паулины”. Повернув назад, матушка пустилась бежать в магазин еретиков-католиков. Там она застала всех служащих в слезах, так как они были расстроены потерей кассы с деньгами (очень большими). Не заходя в магазин, матушка забросила внутрь кассу и поспешила домой.

Завернув за угол, матушка была сильно удивлена, не обнаружив на месте дома номер шесть. Что за диво? Часа не прошло, как матушка совершала подле сего здания свои подвиги,  а дома нету. Вместо дома имел место бассейн, где плавали золотые рыбки и русалки в одном неглиже. Что делать и кто виноват? На эти вопросы никто не мог ответить, ибо никого из знакомых, живущих (точнее, живших) в доме номер шесть, не было видно. Тут как раз к тротуару подъехала иномарка (матушка была не сильна в марках автомобилей, но “наши” от “ненаших” отличить могла влёгкую). Из машины выбрался вальяжный господин с надменным выражением лица. Он остановился перед бассейном и снисходительно улыбнулся. Матушка вопросила у сего господина, не знает ли он случайно, куда пропал её дом. Господин сей, несмотря на свои миллиарды и знатное положение, занимаемое в этом мире, любил простой народ и даже где-то, по большому счету, его жалел. Поэтому он с удовольствием объяснил матушке, что он полчаса назад купил этот дом и отправил его на Кипр, для реконструкции. Здесь реконструировать не было никакой возможности, так как среди жильцов были отдельные несознательные личности, которые ставили ему палки в колеса и мешали их же (дураков) облагодетельствовать. На вопрос, а куда же делись жильцы дома, господин Родионов (так звали благодетеля) ответствовал, что их отправили вместе с домом, чтобы зря не беспокоить.

Поспешно поблагодарив господина благодетеля и вежливо отказавшись от предложенной милостыни, матушка побежала в свой второй дом — храм, ибо больше бежать было некуда. Прибежав туда, матушка приятно удивилась, узнав, что как раз сейчас отправляется группа паломников на Кипр, а один из паломников заболел, так что есть свободное место. Быстренько поставив свечку перед иконами Спасителя, Нечаянной радости, Пимена Великого, и Всех Святых, в Земле Российской Просиявших, а также приложившись к этим и другим иконам, матушка заказалa молебен на защиту душ путешествующих и купила несколько риз, свечек и иных церковных предметов, необходимых для путешествия на Кипр. Ещё раз помыв солею (впрок, ибо неизвестно, когда придется вернуться), матушка вскочила в отходящий рафик и поехала вместе с другими прихожанами в аэропорт. 

Там их уже ждали: таможенники, пограничники, группа захвата, группа альфа, спецназ, омон и прочие правозащитники (т.е., правоохранители, а какая, в сущности, разница?). С вожделением взирали все эти доблестные мужи (а также и представительницы женского пола, восхотевшие быть не хуже мужчин) на толпу бородатых и лохматых мужчин и платкастых женщин, походившую на цыганский табор. Однако каково же было их разочарование, когда они узнали, что это всего лишь паломники, не имеющие даже никакого багажа. С презрением отвернулись они от матушкиных коллег по храму и только руками махнули, даже не взглянув на паспорта паломников. Последние бегом бросились на летное поле, ибо времени было в обрез. Забравшись в самолет, наши паломники уселись в кресла и вздохнули с облегчением. Наконец-то они летят на Кипр, где их, конечно же, с нетерпением ждут — не дождутся монахи монастыря Святой Женевьевы.

При взлете все наши паломники творили молитву, поэтому с самолетом ничего не случилось и он благополучно лег на курс по направлению к Кипру. Когда стали обносить пищей и напитками, все путешествующие из нашего храма гордо отказались от курицы (ибо был пост) и от спиртных напитков (ибо были трезвенниками). Закусив хлебцем и луком (захваченным с собой, так как в самолете луку не дают, — все уже знали об этом от других коллег по храму, ранее слетавших к святым местам на Кипре), прихожане храма Малое Вознесение сотворили молитву и постарались заснуть, чтобы набраться сил перед теми трудами, что их ожидали.

Долго ли, коротко ли, прилетели на Кипр. Приземлились благополучно (опять-таки благодаря молитве, и не надо смеяться, что это за дурацкие ухмылки, подмигиванье и недоверие?). Пройдя контроль, опять-таки не вызвав никакого интереса у служащих аэропорта, паломники оказались на улице города Лимассола. Не успели они сделать и шага по направлению к остановке автобуса, чтобы ехать в монастырь, как к ним приблизился громадного роста полисмен и потребовал предъявить документы, ибо, как он выразился, в стране свирепствовал терроризм и необходимо соблюдать меры предосторожности. А вы, мол, какие-то слишком бледные и совершенно не похожи на лиц кипрской национальности. Читатель может поинтересоваться, на каком языке объяснялся полисмен, если учесть, что паломники всё абсолютно поняли, хотя из наших паломников только один мог худо-бедно сказать пару фраз по-английски, а таких сложных выражений, как “терроризм” и “меры предосторожности”, он и не знал.  Ну что я могу ответить? Не знаю я! Да это и неважно. Просто по московскому опыту паломники догадывались, какие претензии может предъявить представитель власти в форме и с пистолетом (а в Москве даже и с автоматом). Они послушно показали документы, внимательно рассмотренные полисменом. Не прошло и получаса, как им было позволено отправиться дальше, с напутствием как можно скорее зарегистрироваться в отделении полиции, чтобы избежать неприятностей в виде высылки в Душанбе (всех нарушителей почему-то принято во всём мире высылать именно туда).

Вздохнув с облегчением от сознания, что нет ничего нового под солнцем и что “что было в Москве, то будет и на Кипре”, паломники забрались в автобус, который повез их в горы, к монастырю.

 

Часть 2

 

По дороге ничего особенного не произошло, если не считать неожиданного заезда в гости к шоферу автобуса, оказавшемуся турком и, к тому же, весьма гостеприимным турком. Поскольку шофер не знал иных языков кроме турецкого и греческого, а из паломников, как мы уже упоминали, лишь один мог худо-бедно изъясняться по-английски, паломники осознали, да и то не сразу, где они оказались, только когда автобус остановился перед неказистым домиком, откуда вышла почтенная дама в платочке и поприветствовала наших пилигримов, жестами приглашая их пройти внутрь дома. Часть паломников бодро пошла к дому, думая, что они находятся перед проходной монастыря. Но нашлись и более бдительные, которые заподозрили что-то неладное и не спешили воспользоваться гостеприимством турка. Последний не стал настаивать и жестами же предложил располагаться во дворике дома за длинным столом. Уставшие паломники с удовольствием расположились за столом и ждали, что будет дальше. А дальше почтенная дама быстренько (никто не ожидал такой скорости) собрала на стол что Аллах послал и жестом же пригласила гостей откушать. Гости не заставили себя ждать (были голодные и уставшие от дороги) и набросились на яства, смолотив всё без разбора, даже скоромное, оправдывая себя тем, что они “путешествующие”. Пока гости заправлялись, хозяйка подбоченилась и пошла плясать и петь по-турецки. Наевшиеся паломники снисходительно смотрели на престарелую артистку и вяло хлопали в ладоши. Наевшись, они стали собираться ехать дальше. Но как объяснить своё желание водителю? Тот же, заметив, что гости стали подниматься из-за стола, стал размахивать руками и громко кричать “Пара! Пара!”.

— Надо же, понимает по-нашему! – воскликнул Тихон. — И в самом деле нам пора!

Однако шофер не спешил занять своё место в автобусе, а всё пытался что-то объяснить, продолжая кричать своё “Пара”. Наконец, когда турок сделал характерный жест большим и средним пальцем, все догадались, что ему надо.

— Но у нас нет денег! — вскричал Тихон. — Мы бедные паломники, спасибо за пищу и до свидания.

Но водитель ни за что не хотел отпускать русских халявщиков. Он показал пальцем сначала на одну молодую паломницу, а потом на свой дом. Постепенно до всех дошло его предложение. По-видимому, он хотел оставить в заложницы одну из паломниц.

— Ну что ж, Анна, — промолвил Тихон, — стало быть, надоть тебе оставаться у басурман, а не то он сдаст нас в полицию как злостных неплательщиков, и тогда нам всем придется туго. Ты уж отстрадай за всех одна, а мы, даст Бог, соберем денег и выкупим тебя из полона.

Анна утерла скупую женскую слезу и направилась в дом турка. На пороге её с радостью встретила его жена и повела в дом.

Паломники расселись по своим местам, тайком радуясь, что это не им досталась судьба заложницы. Турок взгромоздился за рулевое колесо, и автобус тронулся. 

Часть 3

Часа через два достигли монастыря. Автобус с паломниками был встречен монастырской братией с пением гимнов и фанфарами. Все насельники высыпали навстречу и принялись хлопать в ладоши и громко восклицать «Добро пожаловать, наши русские нахлебники!» Правда, хлеб-соль на сцене не появилась, ибо весь хлеб был съеден предыдущей группой паломников из России, а соль настоятель выдавал только за особые заслуги. Зато овощей и фруктов было вволю.

Матушка Евгения, откушав, чем Бог послал, вместе с другими, отправилась на обозрение окрестностей. Завернув за угол, матушка узрела перед собой пропавший дом номер семнадцать из Брюсова переулка. «Ура!» — мысленно прокричала матушка и бросилась в дверям. Быстро взбежав по лестнице на второй этаж, матушка зазвонила в дверь. Никто не отзывался. Тут матушка опять вспомнила, что все жильцы квартиры, видимо, отъехали на дачу, а ключи она, видимо, посеяла из дырявого кармана. Как быть? Ей в голову пришла дерзкая мысль: обратиться за помощью к знаменитой балерине, жившей в квартире этажом выше. К счастью, балерина была на месте и гостеприимно впустила матушку к себе. Оказалось, что сия балерина ещё и не знала, что их дом чудом перенесен на Кипр. Это создавало для неё определенные трудности, так как вечером у неё был спектакль в Большом. Срочно связавшись с аэропортом, балерина выяснила, что буквально через пару часов отлетает самолет в Москву, так что ещё есть надежда успеть к началу. Быстренько собравшись и оставив матушку Евгению на хозяйстве, балерина отбыла в отечество на работу.

Оставшись одна, матушка принялась исследовать апартаменты балерины. Квартира была знатная. Такой чистоты матушка не встречала даже в храме. Матушка ходила по комнатам, благоговейно рассматривая картины и фото. На одной из картин была изображена балерина в роли Золушки. Желая рассмотреть картину получше, Евгения слишком близко наклонилась к ней и задела её лбом. Картина покачалась немного и рухнула вниз. Матушка всплеснула руками и хотела уже собрать осколки, как вдруг увидела, что под картиной имеется дыра. В дыре что-то сверкало. Евгения сунула свой любопытный нос в дыру и поняла, что дыра эта довольно большая и что в неё можно вполне забраться такой миниатюрной тетке, как она. Не мешкая, Евгения забралась внутрь дыры и поползла вперед в полной темноте. Долго ли — коротко ли, приползла к какому-то отверстию. Заглянув в него, Евгеша узрела такое, что от страха у неё волосы поднялись дыбом. Она увидела комнату, в которой собрались на свою черную мессу сатанисты. Евгеша сразу их узнала. Они были все в черном и завывали страшными голосами. Так, подумала Евгеша, счас вы у меня попоете. Она вынула из-за пазухи святой предмет и стала читать молитву. Сатанисты закричали ещё громче и у них началась ломка. Они выпучили глаза и повалились на пол. Подрыгавшись немного, они утихли в неподвижности. Переведя дух, Евгеша осмелилась приблизиться к валявшимся на полу сатанистам. С ужасом поняла она, что перед ней лежали почти все жильцы дома номер семнадцать. Там были Вальтер с женой и детьми, Игорь с тещей, Федя с последнего этажа и прочие соседи. Посреди сборища лежала огромная книга в кожаном переплете. Любопытная Евгеша раскрыла книгу и прочла название «Ключ к тринадцатым вратам». Евгеша перевернула страницу и … Что-то тяжелое опустилось ей на голову и она потеряла сознание.